В центре циклона тихо. Буря молчит, но собой, как дрейфующей льдиной, можно задеть мосты.
Год назад, 999 октября календарь повис вверх ногами. Страшнее были только мамины похороны.
Днём я сворачивала горы, ночью выпадала из окон и дирижаблей. Так плачет оружие после битвы.
Страдание – сигнал о фальши. Если к нему примешивается куча фантомной боли. И я уехала разжимать пружины. Туда, где пустая ложка, как полная – в свою избушку на Волге. Рестарт.

Психоз превратить в прорыв. Остальное – ретушь. «Ты огорчён не потому что жалок. А потому что другие не видят твою силу.»

Я старалась не усложнять. Расчистить путь естественному ходу вещей. Но если упрощать в ноль – утонешь на мелководье.
Теперь я лояльна к любым спекуляциям на тему личных границ. Заборы и стены мне не по зубам. Я, как и прежде, – за двери, окна. Защитный режим территории – не однократный приём. Это как разведение клумб. Смешивание цветов. Сёрфинг. Паркур. Искусство.

Из прочитанных тогда книг одна (безопасная с виду) стала путешествием на край ночи. Тоненький «Карточный дом» Ирины Млодик – о пограничных расстройствах и способах реагирования.
После прочтения пропало желание навсегда – искать виноватых. Даже себя. Даже среди тех, кто выбирает страдающий холод, «ледяной панцырь презрения ко всякой слабости.»

Магия деконструкции. Весна растворяла горести. Сажала – и росло. Писала книжку и музыку. Задвинула курс. Читала Джемаля и Седакову. Каждый деревенский рассвет в три называла по имени.
Внезапным ветром принесло книжки Головина и одну вдохновенную – о нём. «Чёрный люстр» и «философский молот» – так называли его члены известного Южинского кружка. Это о них Юрий Мамлеев написал роман «Шатуны», это его участников называли «экзотической труппой бытовых психопатов.»
Я не торчу девиацией. Не культивирую странности. Но их ритм и язык (мистический и пластичный тогда, и вязкий, непостижимый сейчас) – ночная сторона тайны. Почётные следы пьянства не так интересны.
Зато интересно создать свою «Ориентацию Север» или снять свою «Матрицу». Но ни пересказать эти тексты, ни рекомендовать их кому-то к прочтению – упс. Парадокс. Всё электричество – где-то между...

Стадии великого делания – Opus Magnum – проходят последовательно: Nigredo, Albedo, Rubedo: работа в чёрном, работа в белом, работа в красном. В герметизме не бывает «белых» и «чёрных» адептов. Не осиливший чёрного, белое не потянет.

Это время для меня – переборы тьмы. Экзистенциальная отвага. Хрупкость зеркала. Тайна минуса. Я задумала песню рычащей и жёсткой – хотелось русского Libertango сырых дворов в грязном звуке Егора Летова. Но Володя Корниенко надел юбку на моё демо – убрал жгучий дисторшн, «одевчачил» чистым звуком гитар. А Алексей Нагорных бескомпромиссно свёл.
«Ты молодец, к тебе печаль не прилипает» – писали мне о светлой моей песне «Чёрная работа Любви». Я смывала с себя смолу трижды в день. ))
Гейдар Джемаль: «Энергия абсолютного ужаса является единственной альтернативой могуществу тотального сна.» Блеск молнии высвечивает всё. Умирают только иллюзии.

Но после нужно посмотреть на всё «умытыми глазами», писал Джемаль.
А ещё он говорил, что прекращение диалога – это уничтожение самой науки навигации. И что в Коране Бог постоянно говорит о себе «МЫ», «нахну».
«Девочки на краю снова в строю. Что они ищут у нас внутри?» – пела я, когда полетели бомбы.
«Всё, что тут есть, молча придётся выпить» – когда оставшихся не-уехавших нас называли ДНК-мусором. Смешав в кадре алтарь и кассу, дым Gucci, белогвардейские манжеты и кружева.

Учение умирает вместе с Учителем. Отойди на шаг от реки – и воду затянет илом. Это про Южинский и алхимию. Реальность игры, нереальность сыгранного.

К лету у меня вызрел бунт против ложного величия. Подогретый Рубановским Литбюро. Бычков, Венедиктова, Витухновская – я только начинала знакомство с авторами импринта.
Я не хотела записывать эту песню, в очереди – полно других. А эта – болючая правда обстоятельств – хоть и с присвистом. Солёный рок на сладких джазовых аккордах.
Скулить о дружбе – интимно и не солидно, то ли дело – любовь! Но меня убедили словами: «Каждый достанет свою занозу из похожей истории».

Постучав гипсом по струнам и клавишам, отнесла трек в студию. Давно посвящённые мне «Палки» тихо просились в костёр – без обидного скрежета. Кто ни попадя стал жонглировать личным вообще-то конвертом. «Когда фальшивку в ком-то замечаю – уже не раздражаюсь, а скучаю.»
Не бывает плохих людей. Бывают некрасивые ситуации – со скучным сюжетом и неадекватной оценкой.

Образ NPC из компьютерных игр – ответ на гнетущую тишину. Когда живое притворяется мёртвым. Или становится таковым. Оказалось, есть две трактовки перевода с английского.
Неигровой персонаж – Non-player character;
Неиграбельный персонаж – Non-playable character.
В первом случае с тобой могут играть, а могут передумать. Во втором не знают, что такое Игра.
Это моя интерпретация.

«Человек – неточное движение возможного.»
Всё – в голове. Мир – зеркало.
Вопрос один: как следующие полотна дорисовывать так, чтобы было красиво.

Песня-перекрёсток. «И услышал я шум как бы множества вод» (Откровение Св. Иоанна.)
Мне казалось, что это – семьсот седьмое прощай, когда писала первые строчки сентябрьским утром.
Но я поняла, что это – первое здравствуй, когда дописывала финальные дорожки – по колено в ноябрьском снегу. В ней всё ещё – словарь вчерашних дней, а свет – новый, сегодняшний.
Все звуки и нити моей любимой «деревни-саунд» красиво и аккуратно распутывает сейчас Игорь Эсте. Скоро премьера!

У волков – не густо с «изюмом». В волчьей их стае и биографии. Пишут, что всегда сторожит любимую, когда та спит. И что одну её на всю жизнь для себя выбирает. Как это выяснили – спрошу у британских учёных. ))